Я не понимал, что именно, пока не приступил к «Темным началам». Это была история — фэнтези или нет, как угодно, — крайне далекая от реализма повседневности. И вот тут-то я и почувствовал, что, как ни странно, возвращаюсь домой, словно нечто внутри меня протянуло руки навстречу именно такому виду сочинительства, — и теперь, придумывая деймонов и человечков шести дюймов ростом, носящих отравленные шпоры и разъезжающих на стрекозах, я чувствовал счастливую и спокойную уверенность. Этот жанр был для меня родным — настолько же, насколько реализм не был, как бы я его ни любил.

Это ощущение было очень похоже на другое — то, которое возникает при попытках резать по дереву. Пусть и дерево совершенно ровное, без сучков, и резец такой острый, каким только может быть после двадцати минут прилежной заточки, но если работать поперек волокна, у вас станет на одну серьезную проблему больше. Поверните брусок на 180 градусов, режьте вдоль волокон — и инструмент пойдет с непринужденной точностью, а с поверхности станут подниматься послушные и гладкие завитки стружки.

Нужно понять, как расположены волокна вашего таланта, и идти вдоль, а не поперек. Нужно внимательно и честно наблюдать за собой и подмечать, в чем вы действительно хороши, что вам нравится и что действительно хорошо выходит вот с этим, лично вам отпущенным воображением. Некоторые писатели похожи на самшит: их таланту свойственно тугое и совершенно однородное волокно, которое отлично режется в любом направлении, им дано легко переключаться с исторического романа на комедию, а потом на трагедию. Другие похожи на строительную древесину мягких пород — обычно хвойную: у нее грубая текстура, она легко щепится и не подходит для тонкой резьбы. такие авторы могут создавать крепкие конструкции — большие, прочные и долговечные. Но тут речь уже о плотницком деле и о гвоздях — а не о тонкой столярной работе.

Но какого бы сорта ни был ваш талант, вам придется познать его природу и резать по волокну. В противном случае вас ожидают постоянная фрустрация и неудовлетворенность, потому что заставлять волю выполнять работу воображения — дело грустное и неблагодарное. И вдобавок полученный результат не отразит природу материала, из которого он сделан. Из еловой доски, например, получится плохая шкатулка для драгоценностей — или слишком хрупкая, или слишком неуклюжая. Точно так же делать в доме перекрытия из черного дерева — значит зря разбазаривать красоту дорогого и красивого материала там, где его все равно никто не увидит.

Я обещал вам закончить эпитафией. Я нашел ее на одном захоронении в церкви Святого Питера Мэнкрофта в Норвиче. Всякий раз, оказавшись в этом городе, я отправляюсь к ней в сентиментальное паломничество. Это могила молодой женщины; надпись на ней гласит:

О Софии Годдард мне не известно ничего сверх того, о чем сообщает эпитафия, но ее явно любили и ею восхищались.

Вероятно, вы уже поняли, к чему я веду. «Великая школа нравов, ТЕАТР» — вряд ли можно надеяться услышать подобное определение в наши дни. Оно принадлежит определенному периоду в истории театра и, в широком смысле, в истории художественной литературы и нарратива вообще. На память приходит знаменитый и совершенно современный комментарий в «Нортенгерском аббатстве» Джейн Остин: роман — это произведение, где читатель находит «самое подробное знание человеческой натуры и счастливейший очерк различных ее обликов». Читатели и зрители той эпохи видели в нарративе весьма подходящий инструмент нравственного просвещения и искали в нем не только удовольствия, но и наставлений. У пуритан, закрывавших театры за сто пятьдесят лет до кончины Софии Годдард, были, надо заметить, совершенно иные взгляды на этот вопрос.

Хотя, возможно, не такие уж иные — потому что и пуритане, ненавидевшие аморальность театра, и аплодировавшая мисс Годдард аудитория конца XVIII века очень серьезно относились к идее, что нарративное искусство очень правдиво и осмысленно связано с человеческой жизнью. Они принимали как данность, что поведение человеческих существ во всем его многообразии можно точно отобразить в тексте, а текст оказывает на читающего нравственное (хорошее или плохое — это уже другой вопрос), эмоциональное и интеллектуальное воздействие.

Так же думаю и я. Вместе со всеми, кто прочел за свою жизнь хотя бы одну книгу, я нахожу такой способ восприятия текста совершенно естественным. Что же до человеческой натуры и того, что она означает, сдается мне, это сочетание данного нам изначально и плодов наших собственных усилий. А культура, частью которой являются и технология, и нарративное искусство, — это то, с помощью чего мы себя создаем. То, что мы представляем собой сейчас, есть отчасти результат приручения огня нашими далекими предками, что в свою очередь означало возможность мигрировать в более холодные регионы, изменение формы тела и цвета кожи для адаптации к другим климатическим условиям и другому рациону. Также это результат обдумывания и применения, или, наоборот, избегания моделей поведения, описанных для нас Гомером, Шекспиром, Остин, Джордж Элиот, Достоевским и пр., не говоря уже о великих сказках и передаче извлеченной из них мудрости детям.

Итак, нужна ли вам теория человеческой природы, чтобы писать истории? Я полагаю, нужна — теория вашей собственной природы. Впрочем, познать ее не так просто, как кажется. Можно годами искренне верить, что вы интересуетесь тем-то и тем-то, чтобы потом обнаружить, что оно никогда не было вам по-настоящему интересно. Вы просто думали, что это должно быть так. Самопознание завоевывается с большим трудом.

И еще я думаю, что вам понадобится способность очень легко относиться к теориям других людей. Крадите из них, что вам нужно, играйте с ним, балуйтесь от души, но никогда и ни за что не становитесь его рабом. Помните про кошку: подчас, чтобы свободно и полностью быть людьми, нужно оставаться немножечко кошками.

Помимо всего прочего (а я до сих пор стою на тех же позициях, о которых говорю в этом тексте), «Кошка, резец и надгробный камень» — лучшее из придуманных мной названий.

Я вижу, эта лекция указана в программе под названием «Темные начала Блейка». Однако второе правило из учебника для лекторов гласит: «Никто не заставляет вас строго придерживаться заранее объявленной темы». Не знаю, насколько темны начала Блейка, но говорить я буду отчасти о Блейке, а отчасти — о религии.